«Гораздо ранее 29 мая, еще в конце декабря 1792 г. Отец мой узнал о прибытии Шамболя, меньшого своего сына в Париж. Надо было жить в то время, чтобы понять весь ужас подобного известия для нас. Эмигрант, возвращавшийся во Францию в эту страшную эпоху, шел на верную смерть. После одной стычки, бывшей, кажется, близ Люттиха, армия принца Конде была распущена; эмигранты врассыпную искали спасения каждый для себя; многие из них, применяя к делу свои таланты или образование благородным трудом добывали средства к существованию. Они рассыпались в Голландии, Германии, по всей Европе и везде находили великодушные сердца и гостеприимство, настолько же радушное, насколько велико было их несчастье. Шамболь, который был совершенно одинок, не имел никого знакомого возле себя, не зная, где его брат, и сгорая желанием увидеться с нами, принял решение совершенно иное, чем все его товарищи: вместо того, чтобы бежать от республиканских войск, он дождался их, снял свой мундир, переоделся и выдал себя за лакея одного эмигранта, уверяя что самое пламенное его желание снова увидеть отечество.
Запись в волонтеры. 1790-е. Лесюэр.
Волонтеры, ярые патриоты, но притом добряки, приняли участие в юноше, чуть не ребенке и пропустили его; ему тогда только минуло 16 лет. Благодаря этой выдумке он свободно прошел сквозь республиканскую армию, но, как легко себе представить, это было сопряжено с большой опасностью; однако, он находил добрых людей, которые. Может быть, и подозревая его тайну, помогали ему пробраться дальше. Провидение послало ему на помощь доброго извозчика, который дал ему холщовый балахон и в руки кнут – погонять его лошадей. Таким образом брат перебрался через границу; на его глазах рылись в их поклаже и протыкали ее штыками, думая, что в ней спрятан какой-нибудь эмигрант. На каждом шагу он подвергался тысяче подобных опасностей, но достиг, наконец Парижа, не имея иной охраны, кроме своей юности, а в кармане всего-навсего 30 су.»
В мае 1793 года Лионе началось восстание. Оно не было чисто роялистским, здесь объединились сторонники короля, умеренные республиканца и жирондисты. Осада Лиона республиканскими войсками длилась почти два месяца, с 14 августа по 9 декабря. Все это время на каждого лионезца приходилось 10 вражеских солдат. В конце концов город был взят и, дабы стереть эти события из памяти людей, решением Конвента переименован в «Освобожденный город». Один из руководителей осады Лиона был Эдмон Луи Алексис Дюбуа-Крансе
Осада и взятие Лиона. Гравюра Дюплесси-Берто и Берто.
«В первые дни по взятии города, тетушка моя отправилась со мною к Дюбуа-Крансе, который был в отдаленном родстве с моею матерью. Это обстоятельство, или, скорее. Случай, доставили сне доступ к нему. Этот Любуа-Крансе сказал: «Для меня нет родных». Я представила ему записку, содержания которой уже не помню теперь, но в которой, вероятно, просила его покровительства. Что меня больше всего поразило при этом посещении – это он сам. Он показался мне очень высокого роста; его черные волосы были коротко острижены à la Titus. Он брился и перед ним держали великолепный серебряный таз. «Вот как, - подумала я, - эти господа представители народа присвоивают себе в собственность серебро, которое отбирают у наших родителей». Уверяли, будто его настоящая жена находилась в Шампаньи, где она жила маленькой пенсией. Прелестная женщина, которую он здесь выдавал за свою жену, приняла меня очень любезно. Мы присели в ожидании, когда кончит туалет Дюбуа-Крансе. По окончании его он подошел. И вот его слова: «Кто ты?» Тетушка объяснила и мое родство, и предмет моей просьбы. «Ты совсем еще дитя» - сказал он мне, - «Но ты имеешь вид аристократки; знаешь ли ты, что я привожу в трепет всех аристократок?» Нельзя было отвечать на эту тщеславную выходку или злую шутку, которая, впрочем, не привела меня в трепет. Он прочел прощение, ответил, что не имеет здесь более власти, так как Конвент отсылает его назад. Мы удалились, но совсем не так, как пришли сюда; по крайней мере, я чувствовала себя глубоко униженной тем, что должна была явиться просительницей к такому лицу. В душе я обвиняла тетушку в слабости за то, что она обратилась с просьбой к человеку, который внушил мне одно презрение. Бесплодность этого обращения, по-видимому, подтверждала мой взгляд. А между тем, чего не сделаешь, чтобы спасти тех, кто нам дорог! Последующая жизнь научила меня как милостыни просить защиты и покровительства у людей гораздо ниже Дубуа-Крансе.»
Дюбу-Крансе. Гравюра Мюжера по рисунку Давида.
Journal information